VIP значит вампир. (Трилогия) - Страница 236

К оглавлению

236

— Чем обязана?

— Пришел ответ от Высшего суда.

И замолчал.

У меня хватило сил не сорваться, не подскочить к нему, не опуститься до мольбы сообщить мне решение.

Андрей молчал целую вечность, пока не понял, что я не пророню ни слова.

— Они одобрили решение Парижского суда, — скупо сообщил он. — Приговор будет приведен в исполнение через три дня.

Всем своим видом являя торжество правосудия, он повернулся, чтобы уйти.

Я окликнула его на пороге:

— Андрей, может, скажешь, почему ты меня так люто ненавидишь?

В лунном свете лицо Гончего было бледным, как маска Пьеро, а губы сложились в трагическую гримасу, которая совершенно не соответствовала сарказму ответной реплики:

— А чем ты заслужила мою любовь?

— Я ее и не добивалась, — будучи задетой, возразила я. — Но и подобной ненависти к себе я не заслуживаю.

— Ошибаешься, — в запальчивости бросил он. — Только ее ты и заслуживаешь.

Он отвернулся и рванул на себя дверь, словно не желая больше ни минуты находиться рядом со мной.

— Андрей, — окликнула я его, — что стало с той девушкой? Рыжей, которая водила мотоцикл?

Это был выстрел в спину. Его плечи сгорбились, рука, занесенная к двери, повисла безвольной плетью. Глаза Гончего, когда он обернулся, были глазами столетнего старика, пережившего все беды мира.

— То же, что с Изабель. То же, что с Леной Громовой, — надтреснуто произнес он. — Многочисленные ножевые ранения. Живого места не осталось. Только преступника так и не нашли.

Его взгляд ударил по мне автоматной очередью, и я невольно отшатнулась. Такой же взгляд у него был тогда, когда он кинулся душить меня в машине, и я испугалась повторения. Но опасаться мне было нечего: Андрей еще не испил свою чашу возмездия до дна. Теперь становились понятными и его резкая перемена в отношении ко мне в тот вечер, когда он приехал за мной в Замок Сов, и та его внезапная вспышка ненависти, когда руки–тиски сомкнулись на моей шее, и его страстное желание осудить меня. Виновник гибели рыжей мотоциклистки остался безнаказанным. Уверена, Андрей предпринял все возможное, чтобы выйти на след преступника, но потерпел фиаско. Ненависть, переполнявшая его к убийце все это время, не находила выхода, пожирала его изнутри. И вот — похожее преступление и подозреваемая, на которую указывают все улики. У зла наконец–то появилось лицо, а у ненависти — объект. И Андрей бросил все свои силы на то, чтобы виновный понес наказание. Его участие в моем деле — своеобразный реванш. Для Гончего я стала олицетворением убийцы, отнявшего у него любимую. Это не меня он тогда душил в машине — его, неизвестного, душил. Не меня он тащит на эшафот — его, ненавистного, тащит. И теперь он смотрел на меня победителем. Он, принесший мне весть о казни, смаковал мое отчаяние, и неотвратимость расплаты впервые за долгие годы согревала его сердце. Как когда–то в другой жизни, когда он был беззаботным мотоциклистом с Воробьевых гор, его сердце грела любовь рыжей подруги.

Испив моей обреченности досыта, он вышел, чуть не сбив с ног Аристарха.

— Стервятник, — донеслось до меня из коридора. — Поторопился донести!

О решении Высшего суда я узнала из уст моего главного обвинителя. И Аристарх не мог ему этого простить.

— Жанна… — Дед появился на пороге, постаревший лет на двести.

— Ничего не говори, — остановила я его. — Ни слова о плохом. У меня впереди целых три бесценных дня, и я хочу провести их так, чтобы их ничто не омрачало. Ты побудешь со мной?

Он порывисто кивнул, пересек комнату и прижал меня к груди.

— Я и так потерял целых пять ночей вдали от тебя, — пробормотал он, целуя меня в висок, — и не собираюсь растратить оставшиеся три.

О чем думают люди перед смертью? Об ошибках, которые совершили? О победах, которые достигли? Перебирают в памяти драгоценные мгновения жизни? Каются в грехах? Не знаю, могу сказать только за себя. Я жалела о том, что жила одними шмотками. И вспомнить–то нечего: все сплошь погони за новыми туфельками, накопления на новое платье, радость от обладания долгожданной вещью. Все это теперь казалось таким мелким и ничтожным. Теперь я укоряла себя, что мало времени проводила с бабушкой и могла легко променять встречу с ней на прогулку по магазинам. Жалела, что в моей жизни не было великой любви. И что не успела всласть нацеловаться с Вацлавом. А еще было горько оттого, как пусто и скучно я жила.

— Знаешь, — делилась я с Аристархом, — я ведь во время ментального допроса многое поняла для себя. Вацлав пытался отыскать во мне что–то хорошее, доброе, но почти ничего не нашел. Что я в своей жизни сделала для других? Ничего. Я всегда думала только о себе. О шмотках. О моде. Я врала бабушке, что не могу ее навестить из–за завала на работе, а сама бежала в магазин примерять туфли. Я отворачивалась от нищих, оправдывая себя тем, что их занятие — всего лишь бизнес и на самом деле они не бедствуют, а их жалкий вид — просто форма одежды. Когда на работе собирали деньги для фонда сирот, я дала только жалкую сотню, потому что мне важней было накопить на сумочку «Прада». Я покупала сосиску для бездомной собаки и бежала дальше, чувствуя себя благодетельницей. Но я ни разу, ни разу не принесла домой бездомного щенка или котенка, не попыталась найти им хозяина…

— А как же Маркиза? — возразил Аристарх.

— Моя отважная Маркиза… — Я улыбнулась, вспомнив черную кошку, приблудившуюся к ресторану «Подземелье». Она героически набросилась на Инессу, дав мне несколько минут передышки в схватке с вампиршей, хотевшей меня убить. Я забрала кошку к себе домой, но это был не столько жест милосердия, сколько знак благодарности. Уезжая в Париж, я хотела отдать Маркизу бабушке Лизе. Но кошка, стоило поднести ее к порогу, принималась вырываться и царапаться. Пришлось оставить ее дома, а ключи вручить бабуле. Хорошо, жила она поблизости и могла навещать кошку каждый день. — Как она там?

236