— Ты разговариваешь с ним? — натянуто спросил Вацлав, подходя ближе.
— С ней, — поправила я. — И, будь добр, остановись и не размахивай руками. Ты делаешь ей больно.
— Прошу прощения, — в удивлении протянул он, глядя на Эвелину как на пустое место. Впрочем, почему — как? Таким она для него и была.
— А это будет больнее, чем я представляла, — пробормотала она, едва сдерживая слезы.
— Так кто там у тебя? — поторопил меня Вацлав.
Я сделала глубокий вдох и взглянула ему в глаза:
— Это Эвелина.
— Что? — Вацлав чуть пошатнулся и стиснул зубы, словно я выстрелила ему прямо в сердце. Наверное, физически он испытал такую же боль.
— Она блондинка, выше меня ростом, с голубыми глазами, в кремовом платье и плаще… — Я скосила глаза, собираясь подробно описать наряд Эвелины, но та торопливо перебила меня:
— Скажи ему, что мой день рождения десятого июля. Скажи, что я люблю ландыши. Скажи, что его первым подарком мне был золотой медальон с его портретом. Скажи, что нашу кошку звали Снежинка. Скажи… — Она застенчиво запнулась, но потом отчаянно, боясь, что Вацлав не поверит в ее присутствие, выпалила: — Что у меня есть родимое пятно на ягодице в виде крылышка бабочки.
Я хмыкнула, но послушно передала ее слова. Лицо Вацлава белело на глазах, а зрачки все больше расширялись, пока совсем не затопили радужку. Это было заметно даже в кромешной тьме. Похоже, за время блуждания здесь без света мое зрение значительно обострилось. Слова о родимом пятне Вацлава окончательно оглушили, но головы он не потерял. Он пристально взглянул на меня и спросил что–то по–чешски. Не успела я удивиться, как Эвелина перевела:
— Он спрашивает, как звали художника, который рисовал мой портрет. Зденек. Его звали Зденек. И он жил на Лилиовой улице вместе со своей собакой по кличке Рубенс.
Я передала Вацлаву ее слова и увидела, как его губы дрогнули.
— Так это правда? — пробормотал он с такой глубокой нежностью в голосе, что у меня сжалось сердце. — Ты здесь?
Это интимное «ты» было выстрелом уже в мое сердце, и я вдруг остро ощутила себя третьей лишней. Машинально произнеся эти слова по–русски в ответ на мое сообщение, Вацлав спохватился и повторил их на чешском. По моей щеке скользнул холодок. Это Эвелина невольно потянулась к Вацлаву всем телом, и с ее губ сорвались какие–то ласковые слова по–чешски.
— Милы муй милованы, — угрюмо повторила я, глядя в пол.
— Что? — поразился Вацлав.
— Так она тебя назвала, — мрачно объяснила я.
Никогда я еще не видела Гончего настолько растерянным.
Он переводил взгляд с меня на то место, где стояла Эвелина, и не находил слов. Если бы не я, ему бы, наверное, многое хотелось сказать Эвелине, но он не знал, как вести себя в моем присутствии.
— Считайте, что меня здесь нет, — убито пробормотала я, мечтая провалиться под пол. Хотя куда уж глубже — мы и так под землей. — Я просто ваш посредник, голос Эвелины.
— Попроси его, пусть покажет мой портрет, — шепнула Эвелина.
Я передала просьбу, и Вацлав на миг запнулся, бросив на меня настороженный взгляд. Затем запустил руку в уже знакомый мне внутренний карман куртки, вытащил кусочек картона с изображением Эвелины и положил его на ладонь. В мою сторону он даже не смотрел, как будто боялся признаться в том, что носит портрет жены у сердца. Эвелина радостно просияла и скользнула ближе, наклонившись к своему портрету.
— Мне приятно, что ты меня помнишь. — Она улыбнулась и с нежностью взглянула в лицо Вацлаву, в надежде хоть на мгновение поймать его невидящий взгляд. — Я люблю тебя и всегда любила. Встреча с тобой — это лучшее, что было в моей жизни. Но ты не должен винить себя в моей гибели. — Она коснулась призрачными пальцами его небритой щеки.
— Я не уберег тебя, — опустив голову, глухо произнес он. — Это из–за меня ты оказалась на улице поздно ночью…
Я с удивлением взглянула на него, услышав английскую речь. Похоже, Вацлав не стремился сохранить тайну беседы, говоря с женой на родном ему языке, а хотел, чтобы мне было понятно ее содержание.
— Ты меня ненавидишь, наверное, — с болью добавил он.
Эвелина пылко возразила.
— Не говори так! Пойми, нельзя жить одним прошлым. Мне не дает покоя, что ты винишь себя в том, что случилось со мной. Ты должен знать, что я благодарна тебе за все. До самого последнего дня я была очень счастлива с тобой. Надеюсь, что ты тоже.
— Очень, — искренне откликнулся Гончий, и его слова эхом прокатились по подземелью.
— И я хочу, чтобы ты был бы так же счастлив без меня.
Когда я повторила ее слова для Вацлава, у меня дрогнул голос. Я ждала, что Вацлав вскричит: «Это невозможно», но он только ниже опустил голову, а потом надтреснутым голосом произнес:
— Я постараюсь.
— Я вижу. И теперь могу быть свободна.
Я повторила эти слова для Вацлава, а Эвелина неожиданно тепло взглянула на меня и прошептала перед тем, как растаять:
— Береги его. Я вижу, он любит тебя. Еще сильнее, чем любил меня когда–то.
А потом моей кожи будто коснулся ветерок, но не привычный морозный, обычно сопровождавший появление призрака, а теплый весенний. На миг меня окутало ароматом ландышей, и я услышала чистый, радостный смех Эвелины. А потом она исчезла.
— Что она говорит? — спросил Вацлав.
— Ничего, — смешалась я. — Она ушла.
— Куда ушла? — Вацлав растерянно моргнул.
— Ты у меня спрашиваешь, куда уходят призраки? — огрызнулась я. — Извини, я вижу их только первый день и еще не успела стать специалистом.