Позже Эльза отложила кисти ради фотоаппарата и попыталась освоить новое искусство, но оно не пришлось ей по душе. Фотоснимки были лишь отпечатком реальности; картины же, пропущенные через сердце, становились отражением и ее внутреннего мира.
Ее галерея пользовалась успехом; выставки, работы для которых Эльза придирчиво отбирала, позволяли молодым художники заявить о себе и найти меценатов. По себе зная о тяготах жизни начинающих Суриковых и Пикассо, Эльза мечтала открыть свою галерею и сделать ее стартовой площадкой для юных талантов. Год пролетел в приятных хлопотах, а потом в ее сны пришел Ганс, и галерея отошла на второй план…
Люди изобретали средства и процедуры для омоложения и неистово жаждали вечной молодости, а Эльза считала ее своим проклятием и упорно рисовала портреты себя сорокалетней, пятидесятилетней, семидесятилетней. Щедро наносила паутинку морщин, с трепетом прорисовывала мешки под глазами и пигментные пятна на лбу, добавляла серебристые нити в волосы, растушевывала четкий овал лица.
– Это твоя бабушка? – спросил как–то ее эпизодический любовник, разглядывая портрет, который Эльза забыла на столе.
Художница взволнованно кивнула.
– Нравится?
Двадцатилетний манекенщик равнодушно пожал плечами:
– Старуха! Хоть бы пластику сделала, совсем себя запустила. Ты же такой никогда не будешь? – Он потянулся к ней, желая обнять за талию, и не понял, как оказался за дверью.
В ту ночь Эльза осталась голодной, но жажды она не чувствовала. В приступе вдохновения она рисовала портрет себя девяностолетней – такой, какой она никогда не будет, такой, какой она больше всего на свете мечтает стать.
В то время как сорокалетние дамы страстно стремились избавиться от морщин и скупали дорогие кремы, Эльза мечтала о креме для морщин, который проявит рисунок прожитых лет на ее гладком лбу, в уголках глаз и рта. Как стареющие женщины были одержимы молодостью, Эльза после семьдесят пятого дня рождения сделалась одержима старостью. Молодость стала для нее затянувшимся карнавалом, набившим оскомину, скучным, надоевшим до смерти и превратившимся в ее персональный ад. Старость казалась недостижимым раем – с тихими семейными радостями, с заботой близких, с заслуженным покоем.
Мало кто из вампиров понимал ее. Большинство из московской общины были еще молоды. Старшие вампиры сочувствующе кивали головой, твердили о неизбежных кризисах и протягивали визитку штатного психолога Владислава, специализировавшегося на возрастной психологии и вопросах долголетия.
Мозгоправ оказался столетним вампиром, заставшим еще публичные лекции Фрейда. Правда, в отличие от именитого учителя он не стал списывать все проблемы на либидо и посоветовал Эльзе неожиданное решение. Вампирша должна была найти свою ровесницу среди людей и на время стать ее тенью. Следить за каждым ее шагом, узнать ее образ жизни. Как живет, чем дышит, с кем дружит, что покупает на завтрак, какие отношения поддерживает с близкими и особенно с внуками.
– Зачем? – недоуменно возразила Эльза.
– Потому что такой могла бы быть твоя жизнь сейчас, – рассудительно заметил Владислав. – Представь себе, что эта пожилая женщина – это ты сама, только в параллельном измерении, где нет жажды и молодости, зато есть старение и болезни… Изучи ее жизнь, ее радости и горести. Ведь это то самое, что, тебе кажется, ты потеряла. Проанализируй, сравни. Наблюдай сперва на расстоянии, будь осторожна – старушки очень подозрительны и замечают любую мелочь. Потом ты должна с ней познакомиться. Приди к ней под видом… соцработницы, например! Принеси продукты, предложи помощь, расспроси ее о жизни. Прояви внимание – и она сама откроет тебе свою душу, расскажет обо всем. Если после этого разговора у тебя останутся вопросы – приходи.
Выйдя из уютного, напоенного едва уловимым ароматом лимона кабинета психолога на крыльцо, Эльза замерла, заметив в пестрой толпе прохожих черную кляксу, которая неотвратимо приближалась к ней. Старуха – грязная, растрепанная, скверно пахнущая, с перекошенным от злобы лицом, была похожа на ведьму. Отталкивающе безобразная и пугающая, она шагала по улице и громогласно разговаривала сама с собой, ругая власть, погоду, людей. Прохожие, спешащие по своим важным делам по оживленной улице, шарахались от нищенки, как от чумной, словно боялись заразиться от нее несчастьем и безумием. «А ведь она похожа на мою ровесницу, – с дрожью подумала Эльза, не в силах отвести взгляда от неприятной старухи. – Неужели и я могла стать такой?»
Поравнявшись с крыльцом, на котором изваянием застыла вампирша, нищенка привалилась к нему, чтобы перевести дыхание. Ноздри Эльзы затрепетали, почуяв запах давно не мытого тела и старческого пота. Даже два пшика изысканных духов «Герлен», которые она сделала минуту назад, прихорашиваясь у зеркала в фойе, не могли перебить этого отвратительного запаха – старости и безнадежности. Эльзе захотелось сбежать. Но не могло быть и речи о том, чтобы спуститься по ступеням и поравняться со старухой.
Эльза уже нащупала ручку двери, собираясь укрыться в фойе и переждать, пока старая ведьма уйдет, когда та повернулась к ней и так и впилась в нее воспаленными, слезящимися глазами. «На ее месте могла быть я, – застучало в голове у Эльзы. – Старая, больная, дряхлая, выброшенная на улицу, без средств к существованию».
В порыве сочувствия и вины она рванула молнию сумочки и нащупала во внутреннем кармашке пачку купюр, намереваясь откупиться от угрызений совести. Нищенка тем временем с ненавистью обшарила пытливым взглядом ее модное дизайнерское пальто, воздушный шелковый шарф, высокие изящные сапожки.